Профессор Знаев

На рубеже ХХ—ХХI веков в русском языке произошли (и продолжают происходить) заметные изменения. Можно было бы считать, что они отражают сдвиги в общественной жизни: именно в это время распался социалистический ла­герь, в России изменилась государственная идеология, сотни тысяч или даже миллионы людей переехали на другое место жительства... Но в чем-то язык опередил или даже предугадал эти социальные потрясения. Уже во второй половине ХХ века в русском языке имело место смешение стилей, появлялись новые жанры, смягчалась строгая норма и набирали силу за­имствования. Слова «перестройка» и «гласность» были у всех на слуху уже тогда, когда никому еще не было ясно, чем все это обернется.

Получается, язык служил как бы испытательным поли­гоном для общественных преобразований? Эта мысль не так уж невероятна. На первой странице знаменитого романа- антиутопии Е. Замятина «Мы», написанного еще в начале ХХ века, так и говорится: «Прежде оружия мы испытываем слово».

Что же по сути нового происходит в русском языке? Попро­буем перечислить основные изменения.

Переход к массовому использованию компьютеров ударил по нормам орфографии и пунктуации, казавшимся до тех пор незыблемыми. Письменная речь, и ранее в чем-то теснившая устную, стала вдруг ежедневным средством общения для мил­лионов пользователей Интернета. Точнее, они принесли с собой свою устную речь, но, как смогли, приспособили ее к клавиатуре и монитору. Самое яркое тому свидетельство — так называемый жаргон падонкаф (другое его название — «албантский язык»): молодые люди с удовольствием пишут друг другу по электрон­ной почте: «Превед!» вместо «Привет!» и «Ацки жжот!» вместо «Адски жжет» (т.е. «сильно задевает»). И здесь не просто прин­ципиальное отрицание правил орфографии. Легче всего сказать: это просто неграмотность и невежество! Нет, в этом «самодель­ном» языке сложилась своя культура, своя идеология. Ученые, склонные к спокойному и взвешенному анализу, говорят, что это особая языковая игра и особая позиция по отношению к обще­ственной морали.

Ощущение внутренней свободы («разрешено всё, что не запрещено») вызвало массовое стремление к экспрессии, к новым способам самовыражения. Конечно, языковое новатор­ство принимает очень разные формы: это может быть и слово­творчество, и разные виды языковой игры, и своего рода ре­чевое кривлянье. В художественной литературе, в газетах и журналах стали появляться выражения, до той поры абсолют­но там немыслимые. Просторечные слова и жаргонизмы, мож­но сказать, покинули подворотни и подвалы и стали фактом нашего речевого обихода.

Скачкообразно возросло количество заимствований, глав­ным образом из английского языка. Это естественно: откры­лись границы, наши люди стали больше ездить по миру, изу­чать языки, читать иностранную литературу (в том числе по тем же компьютерам)... Но мало того — образовались огромные русскоязычные сообщества (диаспоры) за пределами России и даже бывшего Советского Союза. Множество людей, для ко­торых русский язык был родным, осело сегодня в США, Ка­наде, Германии, Финляндии, Польше, Чехии... Русский язык для них стал смешиваться с другими языками; появились дети, новое поколение, которых русскому языку нужно учить по- особому...

Филологов всё это, можно сказать, застало врасплох. Ни учителя в школе, ни даже ученые-лингвисты в большинстве своем не были готовы к столь резким преобразованиям. И если воспользоваться хлестким названием недавно вышедшей книги московского языковеда М. Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва», то в этой ситуации естественно напрашивает­ся вопрос: а что же делать? Лечить язык? Искать противоядие? Или сохранять хладнокровие и считать, что ничего особенного не происходит?

Но ведь то, что язык стал «каким-то другим», и то, что обще­ство это заметило, можно обернуть и на пользу науке и препода­ванию. Возросший интерес к средству общения можно понимать как свидетельство гуманизации («очеловечивания») нашего со­знания. В середине ХХ века был моден спор о «физиках» и «ли­риках»: кто нужнее? Но если лирики — это те, для кого важно духовное, прекрасное, язык, то, наверное, все люди лирики! На­помню слова известного русского языковеда Л.В. Щербы, кото­рый еще задолго до этого так писал о роли учителя-филолога: «Дети владеют всеми грамматическими категориями своего родного языка, и [...] наша задача только разбудить у них линг­вистический инстинкт и заставить осознать уже имеющиеся ка­тегории».

Но для этого филология должна освободиться от репута­ции сухой и нудной науки, она должна повернуться лицом к практике, к живой повседневной речи. Школьнику, студенту, да и взрослому человеку, занимающемуся самообразованием, надо предложить нетрадиционные, занимательные способы знакомства с языком и возможности совершать маленькие, но самостоятельные открытия. Лингвистика оказывается пре­красным полем для ощущения напряжения поиска и радости творчества.

Необходимость творческого подхода при изучении языка отстаивал один из крупнейших лингвистов ХХ века — И.А. Бодуэн де Куртенэ. Будучи убежденным противником школяр­ского, механистического подхода к языковому обучению, он писал в послесловии к своему «Сборнику задач по введению в языковедение, по преимуществу применительно к русскому языку» (1912): «Следует гоняться не за насаждением в голове разных более или менее интересных сведений, не за отождест­влением человеческой головы со справочною книжкой, а не­обходимо привить этой голове понимание основных вопро­сов данной науки. Понять надлежащим образом хотя бы один научный вопрос из области существующего, происходящего и переживаемого гораздо ценнее, нежели проглотить много непереваренных частностей и пересказывать собственными словами содержание прочитанных книг». В том же послес­ловии ученый высказывал мысль, что сборник задач может в какой-то мере заменить собой систематическое изложение курса языкознания. «Пример лучше правила» — есть такая русская пословица. Действительно, пример лучше в том от­ношении, что он позволяет учащемуся вывести правило само­стоятельно.

В середине 1960-х годов прошлого века филологи Мо­сковского государственного университета решили проводить среди школьников-старшеклассников олимпиаду, и ракурс для этих соревнований был избран совершенно неожидан­ный: олимпиада объединяла в себе задачи по языкознанию и математике! Имелось в виду, что не важно, какими знаниями о родном или иностранном языке обладает учащийся: язык устроен по тем же логическим законам, что и мир чисел; и сведений, приводимых в условии задачи, должно быть впол­не достаточно для ее самостоятельного решения.

Именно полет фантазии и озарение, связанное с догадкой, превращают обычную интеллектуальную работу (наблюдение, сопоставление, выдвижение гипотезы, ее проверка...) в действо и зрелище! Наука должна быть занимательной — особенно для молодого человека, делающего еще только первые шаги на этом пути. Конечно, шаги могут быть разными: участие в лингвисти­ческом конкурсе, решение языковых задач, викторин, кроссвор­дов, шарад, публикуемых в журналах и сборниках. В то же вре­мя мы своими глазами убеждаемся, что лингвистические темы нередко составляют содержание вопросов, задаваемых на попу­лярных телевизионных шоу вроде «Что? Где? Когда?» или «Кто хочет стать миллионером?».

То, что нормы русского литературного языка становятся более мягкими, более «терпимыми», а границы между стиля­ми и жанрами — более расплывчатыми, означает, что носитель языка становится более самостоятельным в выборе речевых средств и одновременно на него возлагается большая ответ­ственность за этот выбор. Вопрос «Как правильно сказать?» в общественной практике всё чаще заменяется вопросом «Как лучше сказать?» или «Когда как надо сказать?» Следователь­но, не только школьнику, но и взрослому человеку необходимо продолжение его лингвистического образования, регулярный языковой тренинг, практические возможности самопроверки и консультаций...

Всем этим целям и условиям и должен, по мысли автора, соответствовать предлагаемый сборник задач. Он адресован прежде всего школьнику и учителю-словеснику, но может быть интересен и студенту, и вузовскому преподавателю, а также широкому кругу читателей, озабоченных гуманитарными и — шире — гуманистическими проблемами. Хотя внешне задачи ориентируются на школьную программу по русскому языку, за ними просматривается определенная научная концепция — если угодно, философия языка. За нее несет ответственность автор.

Представленный в разделе материал разбит на четыре большие части, которые названы соответственно:

1. «Фонети­ка, фонология, орфография, пунктуация»;

2. «Семасиология, лексикология, словообразование, фразеология»;

3. «Грамма­тика: морфология, синтаксис»;

4. «Логика языка. Коммуни­кативные ситуации и речевые акты».

Однако это деление в какой-то мере условное, потому что нередко одна и та же за­дача подпадает под разные рубрики. Скажем, некоторые зада­чи, отнесенные к разделу 2. «Семасиология, лексикология...», могли бы проходить и «по ведомству» грамматики. В то же время многие задачи, включенные в раздел 3. «Грамматика...», содержат в себе информацию лексического характера. Тем более «смешанный» характер имеют задачи, помещенные в разделе 4. «Логика языка...»: здесь представлены самые раз­личные ситуации, связанные с использованием языка. Разу­меется, не следует искать особой последовательности и в рас­положении задач внутри разделов: порядок их в значительной степени свободный.

Понятно, что решение лингвистических задач потребует определенного напряжения ума (а некоторые вопро­сы, надо признать, содержат в себе каверзы и подвохи). Но, во-первых, читатель всегда может выбрать себе задачу по своим интересам и своему образовательному уровню, а во-вторых, при необходимости он может обратиться за помощью к ответам (ре­шениям).